«ВСЕГДА БУДУ РАД ВАШИМ НОВЫМ СТИХАМ…»

( Из писем Зиновию Вальшонку)

Уважаемый Зиновий Михайлович! Вы талантливы, умны, изобретательны, по-своему любите и хорошо знаете родной язык. Все эти достоинства Ваши бесспорны для меня.

Мне кажется, Вам надо быть в стихах медлительнее, прозаичнее, не гнаться за редкой рифмой, не обольщаться словесным озорным орнаментом, а д у м а т ь, жить в стихе, властвовать над ним – ради высшей цели, высшей задачи, если угодно – сверхзадачи.

Я рад, что Вы обратились ко мне и познакомили меня со своей работой. И особенно буду рад, если чем-то помог Вам разобраться не столько в ней (работе), сколько в самом себе. Желаю Вам искренно добра и крепко жму руку.

30.03.1964 г. Ваш Павел Антокольский

Дорогой Зиновий Михайлович! В «Новом мире» прочитал Ваши новые стихи. Они достойны того, чтобы ими открыть номер. Поздравляю. Вы набираете силу.

Отличное по мысли стихотворение «Двойные звезды», но в нем не нужна вторая строфа. Безжалостно вычеркивайте все, что можно вычеркнуть, больше подтекста и как можно меньше строчек.

14.10.1962 г. Переделкино.

Из письма в Приемную комиссию СП:

Зиновий Михайлович Вальшонок, безусловно, одаренный поэт, и я охотно рекомендую его в члены Союза писателей, хотя на рекомендации подобного рода я и не очень щедр.

18.12.1965 г. Степан Щипачев

Милый Зиновий! Мы мотаемся по белу свету, и Ваше письмо с такими х о р о ш и м и, п р о н и к н о в е н н ы м и стихами каким-то неисповедимым путем попало к нам в руки только сейчас.

Крепко Вас обнимаю, желаю Вам счастья, здоровья, удачи во всем. Татьяна Алексеевна нежно Вас приветствует.

30.06.1986 г. Искренно Ваш Арсений Тарковский

Уважаемый Зиновий Михайлович! Простите меня за поздний ответ: долго отсутствовал, затем больница. Я познакомился с Вашей книгой, она мне очень интересна. Желаю Вам всего самого доброго.

19.03.1988 г. Булат Окуджава

Милый Зиновий Михайлович! Спасибо за книгу «Полуденный поезд». Наверное, это лучшая Ваша книга – из тех, что я знаю, во всяком случае; Вы сильно прибавили в мастерстве, во владении стихом.

Там, где чувство естественно вырывается наружу и обнаруживается как бы само по себе, там у Вас наибольшие удачи. Это прежде всего стихи о любви.

26.09.1987 г. Константин Ваншенкин

Уважаемый Зиновий! Вы – человек удивительно артистичный. Мало кто из известных мне поэтов (даже с полки мировой литературы) так легко вживляет себя в чужую судьбу, профессию, эпоху. Вы – и дикарь, добывающий огонь, и оракул, и шарманщик… Все это написано очень выпукло, крепко, мастерски. Вы виртуозно владеете стихом. Поздравляю и завидую!..

Это продирание к откровенности через напластования всех родов – по-моему, движущая сила Вашей поэзии.

17.02.1988 г. Тамара Жирмунская

Уважаемый Зиновий Михайлович! Спасибо за книжку. В ней прочитывается Ваша судьба. После ее прочтения много можно сказать о Вас.

Ваше поколение «детей войны» гораздо резче размежевалось, чем, к примеру, наше, фронтовое. Вы «отмежевались» в ту сторону, которая близка мне. В Вашей книге узнаю человека сходных понятий и интересов.

Всегда буду рад Вашим новым стихам.

01.12.1987 г. Пярну. Ваш Давид Самойлов

Римма КАЗАКОВА

ЛЮБОВНАЯ КОРРИДА

Не знаю, кто сказал, но – истинно: не бывает поэтов плохих и хороших, есть поэты и не поэты.

В середине 70-х, на каком-то перекрестке судьбы, в еще не согревшийся, мартовский, ранневесенний день, в замечательном писательском Переделкине я встретила такого доброго и хорошего человека, что моментально решила: хорошим поэтом он быть никак не может. Так уж повелось, что многие мои литературные знакомцы просто образцово-показательно хуже своих произведений.

Зиновий Вальшонок, незадолго до этого переехавший в столицу из Харькова, сам написал в одном из стихотворений:

Мы, пишущая братия, не ласкаемые судьбой, вечно нуждающиеся, кто – в одеяле, кто – в ласке, во всем, что хоть немного утепляет жизнь, готовы подчас безоговорочно простить за доброту слов и поступков слабые строки. И я, гуляя по мерзлой переделкинской земле со странным «провинциалом», держащим наготове детски беззащитную улыбку, меньше всего думала о его стихах. Да и, как сказал Александр Гитович: «А мне чужих стихов не надо, мне со своими тяжело…»

Но, начав знакомиться с коллегой уже по счету профессии, я сделала для себя счастливое открытие. Я встретилась с Поэтом! Такие встречи – не примета буден. «Талант редок», - скромно, но твердо изрекал не раз мой учитель Михаил Аркадьевич Светлов. Он в этом толк понимал…

Даниил Хармс говорил, что ни форма, ни содержание так не важны, как чистота. Наверное, и я ценю в поэзии эту чистоту подоплеки, честность жизненной канвы. В стихах Зиновия Вальшонка, написанных с новаторским ощущением слова, есть чистый свет правды и любви. И тем, я уверена, его стихи будут нужны читателю.

Женщине всегда особенно интересны стихи о любви. И стихи именно мужские. Как они там, современные мужчины, думают о нас, женщинах? Чего от них ждать? Есть ли еще «лыцари на Вкраине», в шумной, многоликой гуще жизни?

Какая же прелесть! – иначе не скажешь, - вот такие строки Зиновия Вальшонка о любимой:

Любовь…«Отраженный свет моей тоски и обожанья», - пишет З.Вальшонок. Я всегда верила, что сильное чувство может зажечь ответное пламя. Читая З.Вальшонка, проверяю смуту собственного сердца алгеброй чужого опыта, и снова верю в любовь. Условность стиха становится самой правдой. Безусловной и неистребимой.

Любую книгу стихов можно распределить по полочкам тем, географии, имен, книжных ассоциаций, чувств, намерений, моральных установок. И в стихах З.Вальшонка присутствует вся эта пестрота дождей и метелей, поцелуев и приездов-отъездов: Россия и Испания, Италия и Франция, Германия и Земля Обетованная, города, женщины, друзья, великие коллеги… Но стихи-то состоявшиеся, точные! Той точностью, о которой говорил Иван Бунин, что она важнее всего.

И поэтому веришь стихам Зиновия Вальшонка о Христофоре Колумбе и Диего Веласкесе, Лопе де Веге и Сальвадоре Дали, Марине Цветаевой и Арсении Тарковском, веришь мемуарам о харьковском Дон Кихоте – Борисе Чичибабине.

К примеру, кто знал Арсения Александровича Тарковского, увидит его совершенно живым перед собой, вникая в стихи З.Вальшонка о замечательном поэте и человеке:

Увы, для сограждан собственной страны нет пророка не только в России, но и в других отечествах. Сколько горестей и бед претерпели великие творцы Испании от жестокости инквизиции и непонимания королевского двора, от ненависти коричневых фаланг и непризнания современников в разные эпохи, будь то Мигель Сервантес или Эль Греко, Антонио Гауди или Гарсиа Лорка.

Испания – территория любви. Но как сложны и драматичны взаимоотношения её классических героев: Дон Кихота и Дульсинеи, Дон Жуана и Донны Анны, Хосе и Кармен… Метафизика их пылких чувств и неудержимых страстей – это поистине «любовная коррида». В одноименном стихотворении Зиновий Вальшонок грустно размышляет:

В мятежном пространстве человеческих привязанностей и отторжений улица Франсиско Гойи – это улица беспощадного гротеска и душевного сострадания, мистических предчувствий и творческих озарений, улица истины и совести.

Философская мистерия - так можно обозначить жанр этого сочинения. Но я не хотела бы пересказывать ни стихов Зиновия Вальшонка, ни истории его духовных исканий и странствий, ни фактов его биографии. По его же выражению, «…сила слова такова, что сам поэт судьбу подводит под изреченные слова».

Прочитав эту яркую и самобытную книгу, вы начнете обретать уверенность, что нас окружает сложный, порой катастрофический, и все же в божественной основе своей добрый мир. Вы поймете, зачем пишутся стихи, зачем наполняется строка кровью живого чувства. Эти проникновенные образы и звуки помогут вам понять жизнь, понять себя, обрести себя настоящего.

Эрлен Вакк

НА ВЕСЛАХ УТЛОГО КОВЧЕГА

Елене и Зиновию

Одинок ли поэт? Да, одинок, когда склоняется над чистым листом бумаги и мучительно ищет ритм и звук для слов и мыслей накипевших, клубящихся в хаосе подсознания и страстно рвущихся во вне, обретая уже на лету единственно возможную архитектонику стиха и его стереофоническое звучание.

Кто в эти мгновения ведёт его за руку, кто оберегает его от фальши эмоций и рыхлого, случайного словоотбора, в которых бездарно погибнет любой, самый искренний порыв? Только она, его Муза. И блажен поэт, когда рядом не виртуальное божество, а женщина, посвятившая всю свою жизнь его таланту, его трудному пути в литературе, по силе чувств равная с ним и в горе, и в редкие периоды успеха и признания. И это не только в годы молодости – поры надежд и наивных иллюзий. Но всю жизнь, до преклонных лет, не считаясь ни со своим личным, так и не сбывшимся в творчестве, ни с болезнями, ни с травлей, ни с бедностью на грани нищеты…Вот так, положив голову на плаху общей участи, какой бы она ни была. Поэтому при всей проникновенности, нежности и чувству благодарности, с которыми он обращается к ней, как бы возвышенно ни звучало в его устах «Аве, Елена!», это не может в полной мере стать соразмерным подвигу её самопожертвования. Да, мужественный Орфей, невзирая на бури и непогоду, пел страстно и самозабвенно, но на вёслах их утлого ковчега всегда была она, его Эвридика.

Вадим Баранов,

доктор филологических наук, профессор

«ИЗ ПРАХА БУДНЕЙ ДЕЛАТЬ ЧУДО...»

Временами мне кажется, что настоящему произведению искусства чужда сама природа и технология рецензирования, так сказать, поверка гармонии алгеброй. Очевидностью своего совершенства искусство покоряет нас сразу. Но оно не только не убивает в нас потребность «высказаться», но, напротив, пробуждает её. Только предлагает нам иной, более высокий уровень.

Если это стихи, то возникает желание поразмышлять о сокровенной тайне Поэзии. А уж потом можно вернуться к исходному стихотворению. Так в названии этого эссе использована многозначительная строфа из стихотворения Зиновия Вальшонка:

В данном случае конкретное стихотворение, посвящённое переживаниям поэта в момент работы, уводит мысль в интимную область психологии творчества и природы вдохновения. Так что Зиновий Вальшонок пусть сам пеняет на себя: я пытаюсь написать о нём и его стихах, а мне всё более хочется оказаться в чудесном пространстве некоей «янтарной комнаты», которой, по мысли поэта, может быть, и нет... А по-моему, есть! Только у   каждого она – своя!

Ощущая себя оказавшимся на этой таинственной территории, невольно вспоминаешь заочный спор о сущности поэзии, развернувшийся между двумя её представителями разной степени известности и одарённости. Один изрёк: проза требует мысли и мысли, а поэзия, прости Господи, должна быть глуповата. Другой заочно возражал.

К чему я всё это? К тому, что у Зиновия Вальшонка с «глуповатостью» явно не всё в порядке. Грешен, не поворачивается у меня язык употребить применительно к его «продукции» это словечко. Умные у него стихи, умные без умничанья. А потому, естественно, заставляющие и читателя глубоко задуматься.

При всём том я б не рискнул применить к его поэзии весьма почётный термин «интеллектуальная лирика». И вовсе не потому, что поэт как бы «не дотянул» до него. Всё обстоит совсем иначе. Применительно к нашему случаю термин этот излишне академичен, холодноват и является синонимом рассудочности. Мера сердечной теплоты мудрых стихов З. Вальшонка заставляет отодвинуть этот почтенный термин несколько поодаль. Почему-то встаёт он между стихом и его восприятием. А тут не надо ни посредников, ни преград. Вот за эту драгоценную «тяжесть» духовного обогащения читатель испытывает к поэту неизменное чувство благодарности.

В стихотворении, посвящённом памяти Б. Окуджавы, есть у автора такие строки:

Если постараться обобщить мои разрозненные соображения о поэзии З. Вальшонка, я бы сказал, что его поэтическое слово по степени духовной заряженности – это набат, таящийся в колокольчике.

Вообще говоря, писать о З. Вальшонке довольно трудно. По двум причинам. О настоящем искусстве всегда трудно писать. А ещё и потому, что о нём в «возвышенном штиле» высказывались такие мэтры, как А. Тарковский и П. Антокольский, Б. Чичибабин и Л. Озеров, Д. Самойлов и С. Щипачёв… Все они единодушно отмечают богатство словаря поэта. Лев Озеров счастливо «споткнулся» о неологизм « одышка строки и неистовство зренья». А меня в том же стихотворении зацепил другой поэтический неологизм: «Но кто умудрён воевать с нищетой навзрыдностью строф и безмерностью духа?»

В книгах З. Вальшонка много стихов о поэтах: Б. Пастернаке, М. Волошине, Я. Смелякове... Но это подчёркнутое мной словечко-находка «навзрыдность», убеждён, наиболее уместно именно в стихотворении «Памяти Марины Цветаевой», родственно её стилистике. А не есть ли подобная оптимальная уместность словоупотребления – самая точная мера поэтического мастерства?

Поэзия Зиновия Вальшонка жизнелюбива. И это при том, что она не просто лишена какого-либо подобия бодрячества, скрываемого под маской оптимизма. Она во многом драматична, а порой звучат в ней и обострённо трагедийные интонации. Увы, в нашем столетии политики натворили много такого, что крепко отравляет радость земного бытия. «Зачем у нас с тобою, сын, отныне разные гражданства?» – вопрошает поэт, харьковчанин по происхождению и уже давний москвич. Увы, сколько наших соотечественников могли бы повторить эти слова! Но вся беда в том, что разность, если можно так выразиться, «духовного гражданства» порождает разрушительную энергию разобщения и у людей с одинаковыми паспортами.

Слава Богу, это горестное признание не оборачивается настроением тупиковости. Никакой зажравшийся толстосум не в силах лишить человека возможности радоваться краскам заката, открывать нечто новое в привычном и обыденном, когда «спуск таит подъём к Любви и Богу» («Бурсацкий спуск»). Или в «Реках детства», осознавая «мелководья дорогую глубину», поэт восклицает: «Речка Лопань, речка Нетечь! Вопреки суду молвы в мире мне сравнить вас не с чем: для меня бездонны вы…»

Одно из самых сильных мироощущенческих свойств музы Зиновия Вальшонка – это то, что можно, пусть и весьма условно, назвать «эффектом Колумба». Он много путешествует. Однако его впечатления от городов и весей Германии, Франции, Земли Обетованной не превращаются в стихотворные путевые заметки туриста, а дают материал для глубоких философских размышлений над судьбами людей и духовной жизнью за пределами родной страны. Стихи З. Вальшонка в то же время свидетельствуют о том, что поэту для вдохновения не требуется сверхэкзотических мест. Свои неповторимые краски находит он, описывая Переделкино или восхождение на Карадаг, реалии харьковских переулков и скромный быт дома Кашириных, через высокий порог которого шагнул в мир наш национальный гений М. Горький.

Поэзия З. Вальшонка не столько отвечает на вопросы, сколько ставит их. «Вопросительность» в поэзии сама по себе предпочтительнее «восклицательности» («Будем ли, милая, счастливы в этом столетье с тобой?..»). Но ещё важнее – исповедальность. Стихи, проникновенные и искренние, как исповедь, являют собой высокую поэзию и вызывают предельное доверие читательских душ. Но как сохранить искренность и не сфальшивить при том, что мир так сложен, разнообразен и не всегда понятен, а хочется сказать если не обо всём, то о многом?

Это то, о чём говорил Блок: поэт «отнимает аромат у цветка». Да, поэзия может быть глуповатой, но поэт должен быть мудрым и тонким, ибо у него есть свой «непостижимый опыт, в нём перевоплощение души, провиденье ума, инстинкта шёпот». Поэтому мастеру и дано сказать о неизведанном, как о лично выстраданном, пережитом, и заставить поверить в это других.

Книги поэта – это дневник его души. Истинный поэт никогда не перестаёт удивляться каждому новому восходу солнца, радоваться и печалиться в разные эпохи своего бытия всем шорохам и трепетам жизни. И как не понять автора, когда он пишет:

З. Вальшонок уверен, что огонь выкрали у Бога поэты, отчего у них с первых мгновений осознания этого мира «вызревает что-то там, в груди, пронзительно, певуче, колокольно...» Множества ярких и самобытных книг, написанных и изданных Зиновием Вальшонком, достаточно для того, чтобы обозначить своё пребывание в мире и пребывание мира в себе.

Поэт как растущее дерево: появляются новые годовые кольца – воспоминания, ширится крона – мудрость и понимание жизни, зарождаются и отворяются почки – любовь ко всему сущему, а опадает листва наземь золотыми слитками слов.

Подлинность памятных переживаний – тот фундамент, на котором выстраивается самоуважение поэта. Но определяющим, на мой взгляд, является отношение к поэзии как к работе. В суете литературных будней, в чисто цеховых заботах и хлопотах мы забываем, что литература – это многоэтажное здание, солнечное и просторное, в котором достаточно разнообразных помещений, пригодных для жизни духа. Зиновий Вальшонок – умный, изобретательный и талантливый архитектор и строитель, созидающий жилые этажи удивительной обители, дарящей радость и сохраняющей тепло. Сотворяемое им здание сегодня оказывается спасительным маяком в море пошлости и бескультурья. Эта стройка – своеобразная антология послевоенной русской поэзии в её характерных устремлениях и порывах. И приподнятость чувств, кажущаяся неким досужим знатокам анахронизмом, осознаётся благодарными читателями как несомненная культурная ценность.

«Талант и совесть неразъединимы...» – эта афористическая строка определяет ключевую, глубоко выстраданную мысль творчества З. Вальшонка. Действенная и взыскующая совесть характеризует чувство и слово поэта. Его муза восстаёт против искажений общественного сознания, сокрушается по поводу дисгармонии мира, сражается с укоренившимся диктатом «внутреннего цензора»:

Стихи З. Вальшонка отмечены мягким лирическим взглядом и тонкой пластикой. Они естественны и философичны. В них – раздумья о смысле бытия и творчества, размышления «о любви, о смерти и о Боге». Однако обращение к вечным темам не удаляет эти произведения от сегодняшнего дня. Свежо и современно звучат «Угас пророческий глагол…», «Самосуд», «Ода спальному району», «В защиту рыжих», «Украли Родину», «Мама, прости!», «Записки ночного сторожа» и другие.

Но особого внимания заслуживает любовная лирика З. Вальшонка. В статье, посвящённой его творчеству, Борис Чичибабин пишет: «У Зиновия Вальшонка много стихов о любви, и многие из них не просто нравятся мне, а и принадлежат, на мой взгляд и слух, к лучшим образцам русской любовной лирики последних десятилетий». Не могут оставить равнодушным такие маленькие шедевры как «Первосоитье Евы и Адама…», «Поющие в терновнике», «Стихи о двуединых именах», «Залив Терпения», «Свидание с Беатриче», «Влюбитесь заново в жену…», «Орешник в лунной оторочке...» или стихотворение «Глядят берёзы нежно и участливо...», оканчивающееся таким четверостишием:

И если интимная лирика поэта – это многоцветная мозаика, источающая мягкий свет мимолётных настроений, то поэма «Портрет жены художника» – философская фреска, где из камерного материала вырастает широкая картина действительности. Эта поэма – как бы принародное объяснение в любви, трогательная исповедь о сокровенном. Авторская Песнь Песней с проникновенным рефреном «Аве, Елена! Аве, Елена!», быть может, являет собой вершину творчества поэта.

Однако поэт успешно выступает и в других жанрах. Его исповедальная проза – это трепетные воспоминания о старших товарищах, принимавших участие в творческой судьбе З. Вальшонка. Мемуарист рисует точные и динамичные портреты дорогих ему людей. Это мудрый и задушевный А. Тарковский, придирчивый и строгий П. Антокольский, мягкий и порой сентиментальный С. Щипачёв. Но особенно колоритно и объёмно проступает сквозь мемуарные страницы образ несравненного Б. Чичибабина, земляка и духовного наставника Зиновия Вальшонка.

Не будет преувеличением, если я скажу, что поэт уникален ещё в одном отношении. Помимо всего прочего, он – тонкий, въедливый, блистательный пародист, который охватил своими пародийными миниатюрами почти всю советскую поэзию. Я не помню другого случая, чтобы с равной мерой профессионализма человек работал и в области высокой поэзии, и в сфере пародистики.

Но вернёмся к основному жанру мастера, в котором суть его призвания. Одно из ранних стихотворений поэта носит название «Болевой порог». З. Вальшонок не скрывает своих болевых ощущений, когда говорит о переживаемом нами сложном периоде истории, приземлённости быта и трудной судьбе художника, столкнувшегося с жестокостью «циничного века». Через собственную боль идёт поэт к ощущению боли гражданской, общечеловеческой. «Всемирная отзывчивость», чувство личной вины и ответственности – родовые качества поэзии Зиновия Вальшонка. Эти свойства его лирики и эпоса ярко отразились в поэмах «Сказ про скомороха», «Бурсацкий спуск», «Ворота Саласпилса», «Скрипка Эйнштейна», в книге-реквиеме, посвящённой трагической судьбе еврейского народа «Поминальные свечи».

В «архиве судьбы» автора – стихи о войне, которая остаётся для него главным мерилом событий сегодняшнего дня. Особенно пронзительно звучат стихи «Дробицкий яр», «Сон про отца», «Читайте дневники военных лет...» Память – главный персонаж произведений поэта, их болевая, щемящая основа.

Поэт часто обращается к персонажам Библии, теме спасительной веры. Бог для него – не идол катехизиса, это абсолют, включающий в себя понятия Дух, Совесть, Истина. В «Вечерней молитве» поэт горестно восклицает:

Прозорливый Николай Бердяев подчёркивал: «Мы освободимся от внешнего гнёта лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, то есть возложим на себя ответственность и перестанем во всём винить внешние силы». Поэт готов возложить на себя трудную и бескорыстную миссию «трубадура духа», ибо «исповедимый путь» художника предполагает Служение в высшем значении этого слова.

В лице Зиновия Вальшонка отечественная поэзия обрела, на мой взгляд, честного мастера и большого художника, поэта милостью Божией.

Борис ЧИЧИБАБИН

«Поэзия – это разговор с Богом!»

Лирическая поэзия, как взаимная любовь, похожа на счастье и чудо и так же, как она, требует от обеих «участвующих сторон» значительного душевного напряжения и труда, угадываний и уступок, дарений и прощений, приятий и жертв: вот почему читателей стиха, по-настоящему любящих поэзию, никогда не может быть много, а истинных лирических поэтов всегда будет очень мало.

Я думаю, что читателю стиха, чьи чувства и мысли в какой-то мере совпадут с чувствами и мыслями Зиновия Вальшонка, откликнутся им, – будет легко полюбить этого поэта. З. Вальшонок, по-моему, не просто хороший, то есть настоящий, истинный поэт, он еще и откровенно, подчеркнуто лирический поэт . Он не просто говорит от своего лица, пропуская все события и предметы через свою душу и совесть, свое восприятие и отношение, как это делают все лирические поэты, но он и говорит большей частью о себе.

З. Вальшонок родом из Харькова. Об этом городе, в котором прошла его студенческая юность, где мы с ним некогда встречались и откуда он уехал давно, когда там еще не было метро, им написано множество стихотворений. Лучшие из них поражают читателя любящей благодарностью поэтической памяти, язычески-живописной словесной точностью. Вот, например, несколько наугад выхваченных строк из стихотворения «Благовещенский базар» – о самом большом и главном харьковском рынке :

Как видите, это настоящая поэзия, все вспомнено и записано правдиво, экономно и прекрасно: каждое слово на месте и ни одного лишнего. С такой же выразительно-заразительной достоверностью и лаконичной энергией рассказывает поэт о многих краях, где ему довелось побывать, одному или вдвоем с любимой. Для молодого З. Вальшонка очень характерна эта «охота к перемене мест», страсть к дорогам и странствиям, жадность к новым городам, краям, впечатлениям.

Но всему свое время и место, и с годами эта чувственно-звучная изобразительность все чаще сменяется в стихах поэта философскими размышлениями над пережитой любовью, над прожитой жизнью. Поэзия чувства становится поэзией мысли, поэзией мудрости, именно к такой поэзии влечет Зиновия Вальшонка в последние годы. Но это вовсе не значит, что я пророчу ему участь успокоенного мудреца, снисходительно обдумывающего в уютном кабинете события, волнующие и беспокоящие менее умудренных современников. Поэтом медлительных медитаций, умственных упражнений он никогда не станет: не та кровь, не тот темперамент!

Когда Борис Пастернак в наивном недоумении спросил о ком-то: «Как же он может быть поэтом, ведь он же плохой человек?» – этим непроизвольным возмущением он выразил самую суть лирической поэзии, которая является самым высшим, ответственным и трудным из всех видов человеческой духовной деятельности не потому, что требует от поэта каких-то особенных добродетелей или наибольших способностей и усилий, а потому, что при наличии таланта, труда и полной отдачи, она непременно и безусловно подразумевает слияние творчества и жизни, тождество поэта и человека, и невозможна без ответной читательской любви не только к мастеру-сочинителю понравившихся стихов, но и к живому человеку, стоящему за этими стихами, раскрывающему в них перед читателем, как перед единственным другом, свою душу со всеми своими грехами и слабостями, суевериями и чудачествами, заблуждениями и падениями. Удивление Пастернака не означает, что поэт должен быть безукоризненно «хорошим» человеком, – таким он и самого себя не представлял, – оно означает, что поэт должен быть человеком, которого читатель может и должен полюбить. И это при том, что художник часто бывает растерянным и неумелым перед стремительностью времени и мимолетностью чувств и образов бытия.

Зиновий Вальшонок признается:

Эта «неумелость», может быть, и наивна, но как-то привлекает к себе, располагает в свою пользу. Мне, во всяком случае, нравится такое лирическое простодушие, мне его не хватает в нынешних поэтах. Думаю, что такие доверительно-доверчивые признания и откровенные поэтические раздумья придутся по сердцу читателям.

Ранний З. Вальшонок начинал свое знакомство с читателем с изложения лирической автобиографии, так что, если   б ему пришло в голову собрать в книгу все написанные им в ту пору стихи, расположив их в хронологическом порядке, получилась бы настоящая подробная поэтическая автобиография, из которой мы все смогли бы узнать, где и когда он родился, как протекало его детство, в каких городах и местах он учился, работал и жил, когда и при каких обстоятельствах влюблялся, и так далее.

В своих поздних стихах Зиновий Вальшонок отказывается от такого наивного автобиографизма, от такого прямого рассказа о себе. Знающий, что «талант и совесть неразъединимы», поэт с чувством нравственной ответственности наполняет обыденные факты и абстрактные истины ярким и свежим содержанием, превращая их в высокую поэзию и живую музыку:

Я рад, что еще один талантливый и мудрый поэт ведет свое начало из нашего города. Но кто сказал, что мудрость обитает исключительно в монастырских кельях или в ученых кабинетах с  книжными полками? Я прекрасно представляю ее себе на большой дороге, меж деревьев и трав, с посохом в руке и с тростниковой дудкой за поясом, рядом с возлюбленной.

Сколько написано стихов о любви к женщине, к любимой, и как мало из написанного в последние годы хочется перечитывать, заучивать, повторять! Зато как много просится в пародию, отталкивая своей пошлостью, грубостью, бестактностью, цинизмом...

Между прочим, во многих своих стихотворениях, вовсе не любовных, Зиновий Вальшонок не мыслит себя без своей спутницы, подруги, возлюбленной, и это чувство присутствия любимой во всем, что видишь, открываешь, познаешь, редко встречаемое в современной лирике, очень дорого мне.

Такие стихотворения, как «Свирель», «Ослик», «Талант и совесть неразъединимы...», «Не могу удержать быстротечного дня...», «Благовещенский базар», «Нет радости без очистительных мук...», «Во многия мудрости много печали...», поэма «Портрет жены художника», быть может, образуют вершины творчества поэта.

У Зиновия Вальшонка много стихов о любви, и многие из них не просто нравятся мне, а и принадлежат, на мой взгляд и слух, к лучшим образцам русской любовной лирики последних десятилетий.

При всей откровенности и страстности этих стихов, они настолько одухотворены, целомудрены и нежны, что мне не хочется, даже как-то трудно, невозможно говорить о них прозой. Я больше не стану и цитировать их, чтобы доставить читателю радость самому открыть и взволнованно-благодарно пережить их вместе с поэтом.

Мне кажется, высшей оценкой поэта и лучшей похвалой ему является чувство, когда, прочитав стихи, жалеешь, что не ты их написал .

Лев ОЗЕРОВ

ИСПОВЕДЬ И МОЛИТВА

Я включил радио в тот момент, когда уже шла неведомая мне передача. Выключить?.. Нет, звучали стихи:

«Одышка строки…» Интересно! Чьи это стихи? Порылся в памяти и, зацепившись за одну строфу, вытащил всю словесную цепь стихотворения. Это были стихи Зиновия Вальшонка, посвященные Марине Цветаевой. Вот, кстати, характерный фрагмент:

Так началось мое знакомство с творчеством поэта, из книг которого я узнал, что, помимо Марины Цветаевой, он с почтительным трепетом произносит имена и других наставников: Пастернака и Мандельштама, Антокольского и Тарковского, Самойлова и Чичибабина…О традиции, восходящей к более далеким временам, и говорить нечего: русская поэтическая классика во всей ее духовной и изобразительной мощи.

Напряженная философская мысль, острый лирический взгляд, тонкая пластика языка отличают стихи Зиновия Вальшонка.

Обычно принято характеристику поэта начинать с тематического перечня.

Нет слов, тема важна для понимания и оценки творчества. Но никакое обилие и разнообразие тем не выручают автора, если у него нет своего мира, когда читатель не ощущает кубатуры, масштаба и, главное, своеобразия этого мира.

Если внимательно и непредвзято читать стихи и поэмы Зиновия Вальшонка, то при множестве тем он – владелец и распорядитель с в о е г о, неповторимого мира. Вам он может быть близким, может быть далеким от вас, но этот мир «не без добрых людей». Этот мир не отгорожен от метельного, взвихренного, зело беспокойного, можно еще точнее сказать, катастрофического века. Но он утеплен, в нем есть место реке, лесу, цветам, собакам, детям, женщинам…

К счастью, в этом мире есть еще послегрозовой озон и слово дружелюбия, душевная отзывчивость и искреннее сострадание. Отказ от эгоизма, редкий для натуры поэта:

Оставаясь лириком, Зиновий Вальшонок не столько нянчится со своей душой, не столько предлагает сокровенный дневник пережитого им самим, - сколько передает нам осязаемые и значимые приметы окружающих его людей. Их колоритные и рельефные образы неотделимы от образа Времени, переживаемого нами и выписанного честной и бережной кистью.

«Во многия мудрости много печали…», но поэт старается не перегружать нас сумрачной информацией. Возможно, одна из его подсознательных задач состоит в том, чтобы не нагнетать уныние, а воодушевлять, не тормошить, а унимать боль, не поучать, а вселять надежду, чтобы дать полной грудью вкусить «глоток земного бытия».

Поэзия Зиновия Вальшонка – это одновременно исповедь и молитва. Не случайно одним из главных героев его стихов является Храм. Достаточно вспомнить некоторые названия его произведений: «Храм Преображения», «Дорога к Храму», Забытый храм», «Церковь в Троице-Лыкове», «Сельская церквушка». Здесь и синагога, и Домский собор, и базилика Санта-Кроче, и Нотр-Дам. Но одухотворенная лирическая мысль поэта преображает трагический Храм-на-Крови в просветленный Храм-на-Любви, а метафорическая наполненность слова возвышает образ молельного дома до понятия Храма в душе.

Религиозно-философские представления поэта были обогащены его хождением по святым местам Земли Обетованной. Здесь, у Стены Плача, он особенно остро почувствовал трагедию Холокоста. Терпким чувством боли и сострадания насыщены стихи «Яд Вашем», «Поминальные свечи», «Девочка из гетто», «Венок Янушу Корчаку», «Семисвечие Анны Франк», поэма «Ворота Саласпилса». Художник переживает трагедию Холокоста, как свою собственную. Вот несколько строк из горестного стихотворения «Дробицкий яр»:

В Земле обетованной поэт повстречал многих бывших земляков, и среди них литераторов, вольно или невольно оказавшихся в эмиграции, но оставшихся русскими писателями по мировоззрению, чувству русского языка, верности идеалам русской культуры. Но для себя З. Вальшонок решает эту проблему твердо и определенно:

Этой же теме посвящено пронзительное стихотворение «Да разве я сумею покинуть этот край?..», в котором поэт признается в любви своей единственной Родине – России.

Драматическое двуединство духовной преданности русской культуре с экзистенциальным чувством исторической боли рисует мятежный образ ищущего философа и страдающего художника:

Когда «святое тавро» призвания соединяется с «одышкой строки и неистовством зренья», создается такая неподдельная вибрация речи, которая способна по-настоящему внушать правду и волновать душу. Такое слово, действительно, «прожигает нутро».

В стихотворении, посвященном Максимилиану Волошину, З. Вальшонок так пишет о нравственной миссии художника:

Тысячи веков – не многовато ли? Достаточно и того века, в котором поэту довелось жить. Главное верно: «таскать мирозданье», и не столько на плечах, сколько «в себе», - это больней, это ответственней.

Читателям, вероятно, должно импонировать неприятие З. Вальшонком рекламности, существования напоказ и как бы при свете прожекторов. Он не сторонится людей, не скрывает от них ни светлых, ни драматических чувств и событий своей судьбы, но не навязывает читателям ни себя, ни своей биографии, ни своей точки зрения. Жесткая самооценка, мучительные сомнения, добрый юмор, терпкая самоирония – такая позиция перспективна.

Древние велели торопиться медленно, радуясь каждому мгновению жизни. В этом парадоксе большая правда неповторимости нашего существования. В одном из ранних стихотворений Зиновий Вальшонок простодушно признается:

С этим никто не станет спорить, в том числе и автор этого предисловия. Спрессованное время затаилось в манящем прямоугольнике поэтического тома. Мы с вами потоптались у порога этой талантливой книги и теперь не грех заглянуть в самую книгу и приобщиться к сокровенному таинству духовной поэзии.